Приложение I
Из воспоминаний Б.Н.Журавлева (1911 – 2002) [1].
На службу в Германии.
Прошло больше полувека с того дня, который в сердцах и душах людей моего поколения оставил самый глубокий и волнующий след. Разбойничье нападение на нашу страну, совершенное фашистской Германией вопреки всем нормам международных отношений, и тем более на страну, с которой за два года до этого она заключила договор о дружбе, оставило в каждом из нас незаживающую рану. Каждый год, когда в календаре появлялась эта дата, сердце вновь начинало учащенно биться, напоминая о тревогах того дня. Такое тревожное состояние в день 22 июня исчезнет у людей моего поколения только с нашим уходом из жизни.
Долгое время бытовала версия, будто нападение фашистской Германии на СССР было неожиданным, внезапным. Она с самого начала Великой Отечественной войны внедрялась в сознание всех советских людей руководством нашей страны, т.е. небольшой группой лиц, окружавших Сталина. Теперь, после появления многочисленных мемуаров о предвоенном времени и о войне, стало ясно, что главным автором внезапности нападения фашистов на СССР является Сталин. В условиях его диктатуры никто не мог осмелиться сказать правду. Вследствие этого для всего советского народа нападение фашистов действительно было неожиданным. Народ держали в полном неведении (210/211) о том, что происходило в советско-германских отношениях, не говоря уже о ситуации в Германии в 1941 году. Если бы до народа доходила, даже частично, информация о положении дел с Германией, каждый в какой-то мере подготовил бы себя морально к предстоящим событиям. Это особенно было нужно солдатам Красной Армии. Тогда не было бы такой растерянности среди командиров и солдат, какая возникла в первые часы и дни войны.
Мне довелось работать в 1939-1941 годах в Посольстве СССР в Германии, и поэтому тот роковой день - 22 июня - мне пришлось встретить в Берлине. О событиях этого дня, а также о некотором предшествующем этому дню времени и о выезде на Родину я хотел бы рассказать читателям. В настоящее время, когда так сильно возрос интерес к истории нашей страны, мой рассказ, как мне кажется, может представить некоторый интерес, тем более что речь в нем идет о значительнейшей дате в истории нашего государства.
Окончив институт, я продолжал работать на электрозаводе, на станции по испытанию электромашин для боевой техники; вскоре я стал начальником этой станции. В 1937 году меня мобилизовали в армию. Хотя по окончании 3-го курса ГЭМИКШ я получил звание младшего лейтенанта, в призывной комиссии моего звания не признали, и мне пришлось служить рядовым красноармейцем-«одногодичником». Одногодичную службу проходили все имевшие высшее образование. Службу я проходил в Брянске, в полку связи, Все «одногодичники» занимались изучением электротехнических приборов, а я, как
единственный среди них специалист по электротехническим приборам связи, был освобожден от занятий; и мне поручили преподавать арифметику и физику призывникам-"двухгодичникам» по программе четвертого и пятого классов: Пришлось во время службы и принять участие в маневрах в Белоруссии. На маневры были приглашены французы и англичане. ….
….Осенью 1938 года, по окончании срока службы, я вернулся на работу на электрозавод, где теперь работал инженером-расчетчиком в техническом отделе. Весной 1938 года меня рекомендовали на учебу в органы госбезопасности. После учебы, завершившейся в январе 1939 г., я работал в аппарате НКВД. Начало работы ознаменовалось приглашением всего нашего выпуска в кабинет Л.П. Берии. Перед ним было два списка – нашего выпуска и многочисленных вакансий в аппарате, в основном связанных с репрессиями. Некоторые выпускники сразу получали высокие должности, вплоть до заместителя начальника управления, и «шпалы» в петлицы. Я попал на самую низкую должность оперуполномоченного, с двумя «кубарями». Но и моя должность освободилась из-за расстрела ранее занимавшего ее работника. Говорить об этом даже между собой мы не решались...
В конце августа 1939 года, через несколько дней после заключения пакта Молотова-Риббентропа, я получил отпуск. В кармане лежала путевка в Крым,
вечером мы отметили предстоящий отдых с друзьями, весело посидели, и в первом часу ночи я лег спать. В три часа меня разбудил секретарь нашего отдела НКВД.
Чтобы я окончательно проснулся, он сунул мою голову под холодную воду, а потом сообщил, что за мной прислали машину – она у подъезда. Было очень страшно.
Один за другим уходили в то время в небытие сотрудники нашего управления...
Меня привезли в кабинет к Л.П Берии. «Сам» сидел за столом, а в большом кожаном кресле развалился А. Кобулов,
как выяснилось, мой будущий начальник. Там же стояли Меркулов (в то время заместитель Берии) и Фитин - начальник нашего отдела.
Фитин доложил, что в семь утра вылетает самолет на Стокгольм, а дальше можно добраться до Берлина любым транспортом. Но, к сожалению,
на сегодня все билеты на самолет проданы, придется лететь завтра. Берия спросил меня: «Не возражаете?» – «Возражать не имею права, но боюсь,
немецкого языка не знаю», (До этого я учил английский и итальянский.) «Ничего, поможем», – пообещал Берия.
И назавтра вместо Крыма я полетел в Стокгольм, оттуда до Мальмё, дальше на пароме добрался до Засница на острове Рюген, и, наконец, приехал в Берлин,
Состав сотрудников Посольства после заключения договора с фашистской Германией почти полностью обновился, причем новые дипломатические сотрудники, в том числе и я, в большинстве представляли собой молодежь 25-30-летнего возраста, в основном с техническим образованнем, но владевшую немецким языком и слабо знакомую с деятельностью, которой предстояло заниматься, ….
…Сразу по приезде я получил назначение на должность заведующего консульским отделом. Консульский отдел располагался в здании торгпредства на Лиценбургерштрассе и занимал две комнаты на первом этаже. Затем он переехал в здание на Принценштрассе, где до присоединения Прибалтики к СССР находилось посольство Литвы; там же жили некоторые сотрудники консульства
Работы было очень много с первых же дней. Советское консульство активно помогало евреям, ужасно притесняемым в Германии – это было не просто притеснение, а отчаянная травля. На многих магазинах висели вывески «Nicht fur Juden». Холодной зимой 1940 года евреев заставляли чистить улицы Берлина от снега. Люди толпами приходили в Консульство и просили о помощи. Было очень их жаль, мы делали для них все, что могли. Нам удавалось помочь евреям бежать в США через Советский Союз. Дело в том, что на каждую страну американцы выдавали определенную иммиграционную квоту. В нашей стране квотой никто не пользовался в советское время, но она существовала. Мы поступали следующим образом: выписывали в Консульстве евреям справки для предъявления полицай-президиуму, в которых говорилось, что место рождения такого-то находилось в границах царской России. А на человека, родившегося в России, распространялась русская квота. Таких справок я подписывал до 500 в день.
………………….
К январю 1940 года, за четыре месяца, я освоил немецкий язык в таком объеме, который позволял мне выполнять возложенную на нас миссию. Моей активности в работе способствовало и то обстоятельство, что по приезде в Германию я, как и другие сотрудники посольства, встретил весьма доброжелательное отношение ко мне со стороны представителей всех слоев населения - чиновников и военных разных рангов, персонала фирм, торговцев, трудового люда.
Эта доброжелательность была в унисон с нашими настроениями. Мы принадлежали к тому поколению советских людей, которое было воспитано в германофильском духе. В средних школах и вузах преподавался тогда только немецкий язык, о Германии говорилось (до 1933 года), что это наиболее развитая в промышленном отношении страна с революционным пролетариатом, во всех отношениях полезный для СССР партнер, причем угнетаемый главарями Антанты – Францией и Англией, ненавистными нам со времен гражданской войны. В годы первой пятилетки на стройках и заводах трудились немецкие рабочие и инженеры, и не только коммунисты. Немецкие газеты и журналы свободно продавались в то время в газетных киосках; демонстрировались немецкие фильмы. В технических вузах учились по переведенным на русский язык немецким учебникам,
своих авторов в то время было мало. Все это не могло не повлиять на наше отношение к Германии и немцам. Поэтому мы с энтузиазмом приняли договор с Германией, правда, уже фашистской. Hо нас не покидала надежда, что немецкий пролетариат сбросит фашизм.
……………………
22 июня 1941 года.
По возвращении из Германии в Москву в 1941 году, да и в последующие годы, мне часто приходилось слышать в свой адрес упреки - что вы там делали в Германии, куда смотрели, почему вовремя не предупредили советское правительство о грозящей стране опасности, довели дело до внезапного нападения... .
О «внезапном нападении» мы узнали уже в Москве. Для нас такое толкование событий было новостью. Но нам дали понять, что выражать сомнение по поводу официальной версии нападения Германии на СССР не положено. Непринятие во внимание этого намека могло повлечь большие неприятности.
Так знали мы о подготовке немцев к нападению или нет? Конечно, знали, и очень хорошо, и вовремя информировали об этом наше правительство. Уверенность в этом появилась у нас зимой 1941 года, когда после утверждения плана «Барбаросса» началась интенсивная переброска войск и техники на восток, к нашим границам. Об этом теперь уже много написано. Я упомяну лишь о некоторых фактах, свидетелем которых мне довелось быть.
По служебным делам мне приходилось совершать поездки в Кенигсберг (там было наше консульство). Такие поездки, как и всякие выезды сотрудников Посольства из Берлина, без разрешения МИДа Германии были запрещены, поэтому приходилось выезжать нелегально. По своей внешности я не был похож на русского. Немцы принимали меня за жителя Южной Европы, а я это подтверждал. Так что поездки ни разу не сорвались.
Как в Кенигсберге, так и в других городах уже в конце апреля было заметно присутствие многочисленных военных – командиров дислоцированных в тех районах войсковых частей. Местные жители недоумевали по этому поводу. В одну из поездок в тот район я познакомился с проживавшим там латышом. Он рассказал, что слушает московское радио и удивляется содержанию передач, в которых полно, песен, спортивных новостей, разговоров на любые темы, кроме действительного положения дел. По его мнению, русские или не понимают, какая опасность над ними нависла, или слишком самонадеянны. Он рассказал также, что, дабы рассеять тревогу немецкого населения из-за скопления oгромного числа войск, власги распространяют дезинформацию мол, Гитлер и Сталин договорились о пропуске немецких войск через Кавказ на Ближний Восток для разгрома там английских и французских войск. Такую дезинформацию специальные службы распространяли среди населения путем посылки солдатами писем родителям и знакомым, проживающим в западных районах Германии. Подобное письмо получил и преподаватель немецкого языка, обучавший сотрудников нашего Торгпредства, от своего сына, который служил в части, расположенной на границе с Украиной. Нужно сказать, что эта дезинформация успешно помогала гитлеровцам поддерживать нужное настроение у населения. В Берлине никакой тревога не наблюдалось. По моему мнению, и для значительной части немцев война с СССР явилась большой неожиданностью и даже до некоторой степени шоком.
Предупреждения о сосредоточении больших сил немцев у наших границ поступали и от знакомых дипломатов других стран. Один японский дипломат убеждал меня, что немцы готовят против СССР войну. Он говорил, что уже в течение длительного времени наблюдает интенсивное движение через Берлин воинских поездов с боевой техникой в направлении на восток.
В один из майских дней 1941 года было получено сообщение о выходе из порта Пилау (близ Кенигсберга) парохода с 1500 магнитными минами на борту, который направлялся в Финляндию. Весьма важным в этом сообщении было то, что часовые механизмы в этих минах были установлены для срабатывания мин с 1 июля 1941 года. С этой даты мины могли взрываться. До 1-го числа немцы намечали поставить их в Финском заливе.
О полете Гесса в Англию было написано много. Теперь цель его полета вполне ясна, но тогда выходка Гесса была нам непонятна. Нужно сказать, что этот маневр Гитлера вызвал большое смятение в головах немцев. Первая реакция была – измена. Но как Гесс, второе лицо в Рейхе, правая рука фюрера, отважился на такое? Появились официальные версии, но они вносили еще бoльшую нервозность. Тогда для успокоения населения были срочно организованы секретные собрания фашистских организаций по всей стране, на которых разъяснялось, что Гесс полетел в Англию по указанию Гитлера, что он совершил геройский поступок в интересах Рейха и его по-прежнему следует считать руководителем фашистской партии. Нам стало ясно, что Гитлер предпринял попытку обезопасить себе тыл при нападении на СССР. Как поведет себя Англия, было тогда неясно. От нее можно было ожидать всего. Но мы гессовский трюк поняли правильно – Гитлер готовит войну против нас.
В доме рядом со зданием нашего Посольства находился большой книжный магазин. В одной из его витрин регулярно помещались карты очередных жертв фашистской Германии до нападения на них. После нападения флажками отмечались продвижения немецких войск. Проходя мимо этого магазина в среду 18 июня, я увидел в витрине большую карту европейской части СССР. Карта была скорее похожа на плакат. Она была ярко-зеленая, и на ней были обозначены только крупные города. Прибалтийские республики, Белоруссия, Украина и Республика Немцев Поволжья имели ярко-красные, подчеркнуто броские границы. Вопреки принятым в картографии правилам, ни одна буква в словах «Советский Союз» не была помещена на территории указанных республик. Это бросалось в глаза. Когда я увидел эту карту, в груди у меня что-то оборвалось. Об увиденном я доложил послу. Он ничего не сказал, но лицо его выдавало большую взволнованность.
На соседней улице был картографический магазин. В нем я покупал планы Берлина и других городов. В тот же день я зашел туда, В магазине было полно офицеров, в основном молодых. Они получали сравнительно большие карты, складывали их и убирали в планшеты. Все они были в возбужденном настроении…. Это были карты западных районов СССР, военного образца….
…Конечно, было немало и других признаков приближения роковых событий, но многие из них за прошедшие годы исчезли: из памяти. Важно то, что мы понимали, что надвигается война, и она нас пугала, потому что, в отличие от большей части советского народа, мы видели, что она может принести. Немцы не скрывали свои разбойничьи дела во многих странах Европы и даже бравировали ими. В еженедельных киножурналах они старались подчеркивать непобедимость фашистской армии. С нахальной откровенностью показывали чинимые ею разрушения в городах и селениях, зверские издевательства над людьми. Ни в чем и никому не было пощады. Мы понимали, что то же самое может быть и в войне фашистов с нашей страной. У меня перед глазами вставала жуткая картина разрушенной Варшавы, которую мне довелось увидеть во время командировки в первые дни октября 1939 года. Но нас не покидала надежда, что Красная Армия сумеет дать фашистам должный отпор, и наша страна не испытает всех этих ужасов. Эти надежды поддерживал в нас посол Деканозов.
В Посольстве каждый день проводился пресс-час, на котором сотрудники докладывали о некоторых публикациях в газетах, а также излагали сведения, полученные на пресс-конференциях в германском МИДе. Во время обсуждения официальных сообщений на пресс-часе затрагивался вопрос о советско-германских отношениях. Посол, хотя и не утверждавший, что война неизбежна, все же считал нужным успокаивать нас заверениями, что у Советского Союза есть все, что нужно для должного отпора, если фашисты рискнут пойти на военный конфликт с нами. Мы верили ему, да и, напичканные у себя дома пропагандой типа «ни пяди советской земли не отдадим врагу», полагали, что руководство страны на основе наших сообщений подготовило Красную Армию к отражению нападения фашистов на нашу страну.
То обстоятельство, что конфликт еще не начался, хотя, по слухам, должен был начаться в мае, а по другой, позже появившейся версии, 15 июня, вселяло в нас надежду, что немцы еще одумаются. Правда, я еще в начале мая решил не искушать судьбу и отправил жену с ребенком в Москву. Она работала в Торгпредстве и попросила предоставить ей отпуск.
Хотя убежденность в неизбежности войны была у меня сильной, все же сообщение о том, что военные действия на всем протяжении советско-германской границы немцы начнут ранним утром 22 июня, в воскресенье – это сообщение я получил вечером 19 июня от только что вернувшегося в Берлин из отпуска нашего секретного агента, гауптштурмфюрера СС Вилли Лемана – повергло меня в какое-то шоковое состояние. Не верить я не мог. Я знал, что это правда. Крепко пожав руку агенту, я поспешил в Посольство. Слово «поспешил» слабо характеризует мое стремление добраться туда. В тот же вечер это сообщение было в Москве. Конечно, времени оставалось немногим больше двух суток, но мы полагали, что сообщение побудит ускорить принятие мер по готовности нашей армии к отпору. Возобновить контакт с Вилли Леманом после 19 июня советской разведке не удалось...
Как стало мне недавно известно [2] , сообщение попало на стол к Сталину лишь в субботу,
21 июня (об этом в 80-е годы писала газета «Аргументы и факты»). А нам центр, увы, ответил:
«Не посылайте всякую ерунду и занимайтесь своим делом».
Чтобы сохранить спокойствие в советской колонии, сообщение не было доведено до коллектива сотрудников Посольства и Торгпредства. Поэтому жизнь колонии протекала в последний мирный день по-прежнему в атмосфере ожидания. Правда, кое-какие необходимые меры в отношении секретных документов в Посольстве и Торгпредстве были приняты.
В субботу вечером несколько сотрудников посольства, которые были в курсе сообщения о начале войны, решили отметить последний мирный день для нас в Берлине скромным ужином в ресторане в здании оперы Кроль, той самой оперы, где устраивались фашистские сборища (так называемые заседания правительства) после пожара Рейхстага. Насколько я помню, беседы за столом не носили грустного характера. Это объяснялось нашей уверенностью в готовности Красной Армии дать отпор врагу.
На 22 июня у меня была запланирована поездка в Гамбург, где находилась контора «Экспортхлеб». Предполагалось выяснить некоторые вопросы погрузки и разгрузки наших пароходов в этом порту. Такие поездки я совершал и раньше. Выезжал в Гамбург обычно поездом в 5 часов утра.
После ужина в ресторане и выполнения некоторых дел в Посольстве в связи с поездкой я около часа ночи, уже 22-го, зашел к послу посоветоваться относительно поездки. Он был одет в официальную форму (фрак), ходил по комнате. По нему чувствовалось, что он сильно волнуется, хотя старается выглядеть спокойным. Деканозов сказал мне, что в двенадцатом часу ночи позвонили из МИДа и предупредили, что с ним будет говорить министр иностранных дел Риббентроп. Время не назвали, но попросили быть готовым к поездке в МИД. Посол просил меня подождать его возвращения от Риббентропа. Я остался у него. В течение часа или полутора мы обсуждали многие вопросы, но главным был вопрос о предстоящей войне. Он с уверенностью утверждал, что немцы будут разбиты, хотя достанется и нам. Они совершат большую глупость, если начнут против нас войну. Он высказал неуверенность в отношении позиции Англии – как она поведет себя в новой ситуации, будет ли на нашей стороне или заключит мир с Германией. Во время разговора мне показалось, что у посла была все же надежда на то, что в МИД его вызывают за ответом на многочисленные запросы советского правительства, которые были сделаны после его заявления о советско-германских отношениях (от 14 июня). Но, повторю, это было лишь впечатление. Я знаю, что он был уверен в достоверности сообщения о начале войны, полученного в четверг 19-го.
К двум часам ночи звонка из МИДа все еще не было. Цель вызова посла к Риббентропу стала ясной – объявление войны.
В начале третьего я ушел от посла и направился к себе на квартиру пешком. Я жил на Бургграфштрассе, примерно в двух - двух с половиной километрах от Посольства. Город казался вымершим, ни одного пешехода. Ночь была теплая, небо чистое. Со мной в квартире проживал сотрудник Торгпредства Лавровский с женой. Свои вещи для предстоящего путешествия я собрал накануне, поэтому прилег отдохнуть. Не успел заснуть, как за мной приехал помощник посла. Через 10 минут мы снова были в Посольстве, где один из сотрудников сказал, что посол приказал мне отвезти на телеграф телеграмму. Мне объяснили, что ее повез дипломат Фомин, но машину остановили неподалеку от Посольства. Фомин вернулся, а шофера задержали. Поскольку я имел дипломатический ранг и обладал правами на вождение машины, решили, что меня не задержат.
Телеграмму я отвез на телеграф, находившийся на Ораниенбаумштрассе, недалеко от Посольства. Никто меня не остановил. В помещении приема телеграмм находился один чиновник, дежурный в ночное время. Я объяснил ему, что я из советского посольства, хочу отправить срочную телеграмму в Москву. Он с удивлением посмотрел на меня и сказал: «Разве Вы не знаете, что началась война, и уже нарушена телеграфная связь между нашими странами?» Я настоял, чтобы он принял телеграмму. Он пожал плечами, взял телеграмму и выдал квитанцию о приеме. Квитанцию я сдал в канцелярию и попросил сказать послу, что телеграмма едва ли будет передана.
В Посольстве дым стоял коромыслом в буквальном смысле – срочно уничтожали все ценные документы, а попутно жгли массу всяких ненужных бумаг. К этому времени в Посольстве собрались почти все сотрудники, в том числе и проживавшие в городе. Встал вопрос о доставке в Посольство из квартир их личных вещей. Проделать эту операцию было поручено мне. Наиболее подходящей автомашиной для этих целей был признан лимузин ЗИС-101, как самый вместительный. Я на нем до этого ни разу не ездил, но выбора не было. Сел за руль и начал совершать многочисленные рейсы в сопровождении съемщиков квартир. Вначале я отвозил их на квартиры, чтобы они упаковали нужные им вещи. Кто заканчивал упаковку, звонил в Посольство. Наступал второй этап челночных рейсов, уже с вещами. К этому времени я хорошо освоился с машиной, и дело двигалось быстро, но все же на перевозку вещей для всех нуждавшихся в этом людей потребовалось много времени. Эта работа закончилась далеко за полдень.
Я вспомнил про свой чемодан и поехал за ним. В парадном дома восседал полицейский чин. Он сказал, что в доме никого нет, и спросил, что мне угодно. Я показал ему свое удостоверение сотрудника Посольства и сказал, что проживаю в этом доме, а сейчас приехал, чтобы забрать чемодан со своими вещами. Он закрыл дверь и прошел вместе со мной в мои комнаты. Я огляделся, чтобы случайно не оставить нужную вещь. На глаза мне попалась пластинка модного в то время певца Лещенко. На этой пластинке было танго «Миранда», под звуки которого я любил танцевать в нашем клубе со своей будущей женой. Я положил пластинку в чемодан как приятную память о тех днях. Интересно, что даже в такие моменты, когда человек находится в большом смятении чувств, возникших под влиянием чрезвычайных событий, у него все же остается место в душе и для лирических проявлений. Я забрал чемодан и спросил полицейского, куда девались другие жильцы дома! Он ответил, что их всех увезли, куда – он не знает. Его поставили охранять этот дом.
Следует сказать, что до августа 1940 года этот дом принадлежал Латвии, а затем стал собственностью СССР; и в нем были поселены сотрудники Торгпредства.
Много лет спустя Лавровские, мои соседи по квартире в этом доме, рассказали мне, что когда утром 22 июня машина увозила меня в Посольство, они выглянули в окно и увидели, как с другого конца улицы к дому подъехала колонна крытых грузовиков. Всем обитателям дома разрешили взять с собой по маленькому чемоданчику и отвезли в лагерь близ Берлина.
Оставив чемодан в Посольстве, я решил использовать благоприятную ситуацию – то, что за полдня поездок по городу меня ни разу не остановили ни в городе, ни у ворот Посольства. Если память мне не изменяет, 22 июня у ворот Посольства, как и раньше, стоял только один полицейский. На улицах города, как и в предыдущие воскресенья, автомашин не было (о причине я уже упоминал), так что моя машина должна была обратить на себя внимание, но тем не менее меня не останавливали. Я решил поездить по городу, посмотреть, что делалось в разных его местах. Город словно вымер. Только одна улица – Унтер-ден-Линден (и ее продолжение за Бранденбургскими воротами), на которой в доме №63 было наше Посольство, была исключением. О том, как она выглядела в тот день, я скажу немного ниже.
Я поехал на Принценштрассе, на которой находился дом Консульского отдела Посольства (до августа 1940 года в нем помещалось Литовское посольство). У дома находилась немногочисленная, но шумная толпа. Изредка кто-нибудь выкрикивал нечто вроде боевого клича, и тогда остальные начинали скандировать. Несколько человек, среди которых двое были в военной форме, старались укрепить над входной дверью литовский национальный флаг. Я подошел к небольшой группе немцев, стоявших на другой стороне улицы (машину я оставил на ближайшей улице за углом). Все они, в основном пожилые люди, молча наблюдали за происходящим. На мой вопрос к одному из них, что здесь происходит, я получил ответ, что этот беспорядок чинят литовские эмигранты. Тон ответа был явно неодобряющий. Сложилось такое впечатление, что симпатии этих немцев были на стороне находившихся в доме советских людей, а они знали, что это наше консульство.
При возвращении в Посольство я заметил следующую за мной автомашину. Чтобы не попасть в беду, я нажал на газ, но она не отставала. В тот момент, когда я остановился у ворот Посольства и дал сигнал, чтобы их открыли, я увидел, что ехавшая за мной машина тоже остановилась, и из нее быстро вышел человек средних лет. Подойдя ко мне, он сказал на ломаном русском языке: «Ведь война, Вы это не знаете?» Я ответил, что знаю. Он в недоумении остался стоять у моей машины. Видимо, это был кто-то из сочувствующих нам дипломатов. В это время с другой стороны один плюгавенький офицерик, сунув голову в окно, крикнул: «Предатели!» Я дал газ, и он отскочил от машины. Нужно отметить, что это был единственный случай выражения недоброжелательства со стороны немцев за все время ожидания отъезда из Берлина.
22 июня выдалась прекрасная погода, и жители Берлина, изменив своим традициям, в этот день не поехали за город, а пришли на Унтер-ден-Линден. Она была полна народа. Казалось, что проводится праздничная манифестация. Люди останавливались около Посольства, читали надпись и шли дальше, освобождая место для других. Это шествие продолжалось чуть ли не до вечера. Этому способствовало и то, что власти хорошо подготовили пропагандистский спектакль в этот день. Вдоль Унтер-ден-Линден были установлены громкоговорители, из которых с шести часов утра раздавались звуки бравурных маршей и каждые 30 минут передавались очередные новости с полей сражения. После коротких выкриков о количестве пленных или числе захваченной техники, о занятии населенных пунктов, о бомбежке больших городов и т.д., снова неслись оглушительные звуки маршей. И так весь первый день войны.
Этим сообщениям о ходе военных действий мы не верили, считали их плодом геббельсовской пропаганды. По лицам проходивших мимо Посольства немцев можно было судить, что они тоже не верят передачам по радио. Для большинства из них эти новости были подобны грому средь ясного дня.
Задолго до этого дня из разговоров с немцами у меня сложилось впечатление, что они испытывали страх перед конфликтом с нами. СССР представлялся им таинственным, мощным гигантом, ссора с которым для них будет катастрофой. Поэтому никакой радости или восторга на лицах у проходящих мимо Посольства заметно не было.
Что касается настроения наших сотрудников, то оно было бодрое, особенно после переданного заявления правительства СССР. Слова «Наше дело правое, победа будет за нами» вселили в нас уверенность, что так и будет.
К вечеру я закончил свои экскурсии по городу. Можно было отдохнуть.
Отъезд из Берлина
Вечером к Посольству явился чиновник МИДа и с ним еще два или три человека. Одним из них оказался сотрудник службы безопасности, а остальные, вероятно, были представителями Шведского посольства. К воротам подошли некоторые из наших сотрудников. Представитель МИДа объяснил, что по решению немецкой стороны за двумя нашими зданиями сохраняется статус экстерриториальности, а именно, за зданиями Посольства и Консульского отдела.
С 0 часов 23 июня (понедельник) всем сотрудникам и членам их семей запрещался выход в город. Для осуществления связи Консульского отдела с Посольством разрешалось выделить одного сотрудника, который, в сопровождении прикрепленного к нему сотрудника службы безопасности, может посещать посольство по два часа в день.
На эту должность «связного» назначили меня. Я вышел к воротам и был представлен там моему «телохранителю». Я назвал свою фамилию, он – свое имя. Признаюсь, оно выскочило у меня из памяти, видимо, потому, что я не посчитал его за настоящее, а принял за псевдоним, придуманный для этого случая. Он назвался Францем или Максом. Далее буду называть его Максом. Он был одного возраста со мной – лет тридцати или немного моложе, коренастый, крестьянского типа, и, судя по разговору, имел образование «фольксшуле» (8 классов). Мы стали обсуждать с ним мои посещения посольства. Договорились, что он будет приходить за мной к Консульскому отделу ко времени, о котором каждый раз будем накануне договариваться. Точно так же будем согласовывать время моего выхода из посольства. Условились, что в понедельник он подойдет к Консульскому отделу в 13 часов. Я взял машину «Эмочку» и поехал туда ночевать. Там оказалось около 25 человек – сотрудников Отдела и Торгпредства, приемщиков наших заказов на заводах, расположенных в городах на западе Германии. Они прибыли в Берлин в течение дня и пришли в Консульский отдел, адрес которого был им известен, так как они регистрировались там.
Договорились, как будем жить. Женщины взяли на себя заботу о питании. Правда, вопрос о покупке продуктов остался открытым. Отложили его решение до завтра. Все зависело от того, какой режим установят немцы для этого дома. У здания Посольства всегда был полицейский. У Консульского отдела никакого поста не было. Надеялись, что так и будет в эти тревожные дни. Однако выход в город был всем запрещен.
Утром в понедельник полицейского у дома не было. С несколькими женщинами я отправился в продуктовую лавку, в которой обычно покупали продукты обитатели консульского дома, на переговоры о снабжении. Переговоры оказались совсем несложными. Все – и хозяин, и находившиеся там покупатели – приняли нас весьма доброжелательно. Выражали сочувствие и высказывали мнение, что все случившееся – не более чем недоразумение, конфликт будет улажен, и мы по-прежнему останемся друзьями.
Хозяин лавки заверил, что мы сможем, как и раньше, получать все, в чем будем нуждаться. Нужно отметить, что и в последующие дни хозяин лавки и ее посетители были к нашим женщинам-заготовителям весьма внимательны и доброжелательны. Несколько раз хозяин продавал им даже то, что предназначалось не всем, а только больным и детям – например, апельсины. И это делалось, несмотря на строжайший контроль со стороны соответствующих служб и приверженность немцев к дисциплине. Этот небольшой штрих в настроениях простых людей показывает, что Гитлер начал войну против нас вопреки настроению простого народа Германии.
В последующие дни при походах женщин в лавку за продуктами я их уже не сопровождал. Никаких происшествий с ними не случалось. Охрана у дома так и не была установлена. Возможно, кое-какие наблюдения и велись из соседнего дома, где и раньше находилось подразделение службы безопасности, занимавшееся вопросами настроения страны. Однако если наблюдение и велось, то незаметно.
Как договорились, к 13 часам в понедельник явился Макс. На «Эмочке» мы доехали до Посольства. Договорились, что Макс подойдет сюда в 15 часов. Я доложил послу о положении в доме Консульского отдела. Он сказал, что ничего конкретного передать людям не может. Нужно стойко переносить свалившиеся на нас невзгоды. Москва нас в обиду не даст. Я должен являться в Посольство каждый день. В Посольстве я взял, из представительского фонда, папиросы «Казбек» и для своих курильщиков, и просто на всякий случай (сам я не курю).
Макс оказался курильщиком. С благодарностью принял пачку, когда мы поехали от Посольства.
По дороге я предложил ему освежиться пивком. Погода была жаркая. Остановились у пивной, каких в Берлине
были многие сотни, выпили, не спеша, по фужеру. Ставя фужер, я заплатил за обоих, но Макс возразил и хотел заплатить сам.
Я сказал, что такие пустяки не должны его смущать. Он согласился со мной, сказав, что этим ведь не купишь.
Что он имел в виду, сказать трудно. Однако о нем я ничего плохого сказать не могу. Он оказался весьма покладистым парнем.
На другой день я попросил Макса проехать в универсальный магазин «Вертхайм», с которым Торгпредство имело договор о снабжении сотрудников промышленными товарами. Расчеты за приобретенные нами разного рода вещи (одежда, обувь, постельное белье и прочее) производились через Торгпредство. Я объяснил, что многие наши инженеры, прибывшие из других городов, не имеют необходимых вещей – бритвенных приборов, носков, рубашек и др. Хотелось бы им помочь. Макс не возражал. В магазине он даже помог мне устранить возникшие трудности, а именно: мне отказали в продаже вещей по формальной причине – магазин уже не мог выставить счета Торгпредству, а за наличные мне не продавали из-за отсутствия у меня так называемых «пунктов» (о них скажу ниже). Что сказал Макс в магазине, не знаю, но мне были проданы рубашки, носки, носовые платки и прочие товары за наличные. В последующие дни я произвел много подобных покупок, особенно чемоданов. Обслужил и тех приемщиков, которые нашли приют в Посольстве.
Поскольку поездки за покупками требовали много времени, мне пришлось сокращать время пребывания в Посольстве. Да и беседы там не были слишком длинными. Особых новостей не было. Возможно, и Макс не был сильно связан только двумя часами моего пребывания там, как было условлено. Один раз он сказал, что у него срочное дело на службе, поэтому он не может поехать со мной по магазинам. В другой раз, когда я вышел из Посольства, он сказал, что если я отвезу его на несколько минут на Александерплатц к его учреждению, то он сможет поездить со мной по магазинам дольше обычного. Он пробыл в своей «конторе» минут 10-15, и мы поехали делать покупки.
Хочу отметить, что во время этих поездок я постоянно был в состоянии напряженности, в ожидании возможной провокации, но за все время общения с Максом я не заметил в его поведении ничего подозрительного! Он неизменно проявлял доброжелательность, охотно оказывал помощь в затруднительных случаях при покупках из-за отсутствия у меня злосчастных «пунктов». Действовал он так по указанию начальства или по собственной инициативе – сказать трудно.
При посещении магазинов не было ни одного случая невнимательного или холодного отношения ко мне со стороны владельца и продавцов. Многие высказывали сожаление по поводу случившегося и выражали надежду, что скоро восстановятся мир и дружба между нашими странами. Присутствие Макса их не смущало.
Во время поездок по городу я и Макс вели иногда разговоры о текущем моменте. Он говорил, не без старания убедить меня в правоте его взглядов, что Гитлер делает нужное для народов Европы и для многих стран дело, а именно, хочет покончить с Англией, империалистической акулой, закабалившей многие народы. На востоке Гитлер начал войну не против русского народа, а против большевиков, которым не нравится новый порядок в Европе, провозглашенный Гитлером. Но Германия добьется установления этого справедливого порядка. Эти свои суждения он обосновывал тем, что все, что: предпринимал фюрер, сбывалось. Поэтому и война с большевиками будет успешной, а немецкий и русский народ снова станут друзьями. Победа над большевиками уже видна, поскольку народ их не поддерживает, о чем говорит разгром Красной Армии.
Я отвечал ему, что Гитлеру удалось завоевать малые страны Европы потому, что у них не было армий, могущих противостоять немецкой армии, а Франция потерпела поражение из-за отсутствия в стране согласия. В нашей стране народ сплочен идеей социализма и верит Сталину, руководство которого привело страну к большим успехам во многих областях и сделало ее сильной. Что касается положения на фронте, то о победе еще говорить рано. Я сказал, что в истории было много тяжких для России бед, но каждый раз она оказывалась победительницей и становилась еще сильней. У России же такие огромные пространства, в которых все противники буквально терялись и оказывались побежденными. Привел случай с Наполеоном, которому удалось захватить даже Москву. Финал той войны хорошо известен;
Убедить друг друга в правоте своих слов мы, конечно, не могли. Макс в одном из разговоров предложил не убеждать друг друга, а подождать некоторое время, по его мнению – небольшое, которое внесет ясность. Я согласился с этим предложением.
Хочу отметить, что эти разговоры при поездках по Берлину велись в весьма дружелюбном тоне. Для меня поведение Макса до сих пор остается загадкой. Почему поведение по отношению ко мне офицера СС было таким джентльменским? Ведь он знал, что советские дипломаты – почти все коммунисты. Возможно, что у него еще не развилось чувство ненависти к противнику, а возможно, он считал, что с хамством, грубостью можно и подождать, тем более что, по его мнению, ждать было недолго.
……………
Наша жизнь в доме Консульского отдела протекала однообразно, в тягостном ожидании отъезда, с которым была полная неопределенность. В Посольстве, возможно, знали о нашей дальнейшей судьбе, но меня об этом не информировали, поэтому мое возвращение оттуда лишь усиливало уныние. По радио ловили голос Москвы, но он, к сожалению, был весьма сдержан. Трудно было понять, как обстоят дела на фронтах на самом деле. Это вносило, конечно, некоторую растерянность, но все же надежда на скорое избавление из нашего заточения жила по-прежнему.
Наступило 1 июля. Все находившиеся в доме Консульского отдела были перевезены в Посольство, откуда в ночь на 2 июля были доставлены на вокзал (Анхальтенбанхоф). Там были подготовлены два состава – один для дипломатов и других сотрудников Посольства, другой для сотрудников Торгпредства. В первом составе вагоны были с мягкими спальными местами. В другом составе были жесткие сидячие места, в каждом купе шесть мест. Для маленьких детей места не предоставлялись. Я ночевал в Консульском отделе. Утром второго июля явились представители Шведского посольства для приемки дома, а также Макс. В присутствии этих представителей я запер здание и вместе с Максом отправился в Посольство, куда на своей машине поехали и шведы (они взяли на себя миссию защиты интересов СССР в Германии). В Посольстве находился лишь посол, ожидавший машину, которую за ним должен был прислать МИД.
Приемные и служебные помещения Посольства, хотя все там осталось без изменений, навевали грустное настроение. В гараже находились машины, к которым я добавил еще и «Эмку». Там же стояло несколько мотоциклов, купленных сотрудниками. В жилых помещениях были оставлены велосипеды, которые были у большинства сотрудников. В домах Торгпредства, где проживали его сотрудники, также осталось много велосипедов, в том числе мой и моей жены. Но чувства сожаления об оставленных вещах в то время не возникало. Все мысли были сосредоточены на будущем, на судьбе страны. К воротам Посольства подъехала четырехместная, с открытым верхом, машина (марки «Хорьх»). Рядом с шофером сидел чиновник МИДа. Я сообщил о машине послу. Он быстрым шагом пощел к машине. Старался казаться спокойным, но волнение все же было заметно. Проходя мимо стоявших у ворот представителей Шведского посольства – седовласого советника и молодого атташе – поклонился им. Я дошел с ним до машины. Чиновник открыл дверь заднего сидения, затем закрыл и сел на свое место. Машина направилась на вокзал….
…Перед отъездом посол приказал мне опечатать ворота Посольства и прибыть на вокзал.
Шведы пожелали мне счастливого пути, а Макс удивил меня совсем доброжелательным напутствием - «Hals und Beinbruch» [3] (по смыслу тождественно русскому «Ни пуха, ни пера»), и добавил: «До встречи в Москве». Я ответил Максу: «А я полагаю, до встречи в Берлине». Ответ был без раздумья, и, видимо, точно отобразил мою убежденность в конечном результате начавшейся войны. Все четверо заулыбались. Но их улыбки заметно выражали несогласие со мной. Я помахал всем рукой и поспешил к остановке, к которой в это время подъезжал автобус. С открытой задней площадки я взглянул на оставшихся у ворот Посольства. Они замахали мне руками. Я ответил им тем же. Автобус тронулся и повез меня на вокзал, на этот раз без сопровождающего. Я бросил взгляд на здание Посольства, такое серое, невзрачное, незатейливой архитектуры XVIII века, но за прошедшие два года работы в нем ставшее для меня заметным этапом моей биографии. Вид его вызвал у меня тоскливое чувство. Подумалось, увижу ли его вновь. (Во время одной из бомбежек Берлина союзниками наше Посольство было разрушено.)
Дорога домой
По прибытии на вокзал я доложился послу, сдал печать сотруднику канцелярии и получил новое назначение - быть представителем Посольства в эшелоне с сотрудниками Торгпредства. Мыслилось, что в пути следования я должен буду регулярно являться в посольский поезд и докладывать о происшествиях и вообще о положении дел в торгпредском поезде. Сразу скажу, что эти благие пожелания осуществить за все время путешествия до болгаро-турецкой границы не удалось, по той простой причине, что посольский и торгпредский эшелоны ни разу не оказались рядом. До отхода поезда я взял в посольском поезде из представительских продуктов коробку с плитками шоколада для детей и ящик с красным кавказским вином на случай желудочных заболеваний. Отнес это в вагон охраны поезда и отправился в купе представителя Посольства. Громко сказано, а на самом деле это было четырехместное купе с мягкими сидениями, предназначенное немцами для трех сотрудников Торгпредства, имевших дипломатические паспорта - Зорина, Михина и Дмитриева, и для меня.
Конечно, ни шоколада, ни вина мы так и не увидели. Они явились неожиданным подарком охране нашего поезда. Она выпила вино и съела шоколад. …
…Поезд двигался очень медленно. Большие города – Прагу, Вену, Белград – проехали ночью. …
…Путешествие было не из легких: Людей утомляли медленное движение поезда, теснота и неудобства в вагонах, раздражали частые остановки, неопределенность, тревога, незнание того, что происходит на Родине. Радиоприемника не было. Мы, четверо, получали информацию из уст одного из офицеров охраны, хорошо говорившего по-русски, который сказал нам, что в 1918 году был адъютантом гетмана Скоропадского. Он часто подходил к нашему купе и сообщал о последних событиях на фронте. В первую очередь, конечно, о больших успехах немецких войск, а иногда завирался до того, что говорил, что им, мол, до Москвы осталось пройти считанные километры, что на днях Москва должна пасть. И каждый день в этом духе. Длительные остановки поезда он объяснял сомнением немецких властей – стоит ли везти нас длинным путем через Турцию, в то время как через несколько дней откроется более короткий путь в Москву через Румынию по уже занятой немцами территории.
Можно представить, как сжимались у нас сердца от таких слов, как слова эти действовали на настроение. Конечно, мы понимали, что огромная доля информации «адъютанта» – вранье. Однако, зная о потере Минска из сообщения московского радио еще до отъезда из Берлина, мы не могли не волноваться. Мы искали и, конечно, не могли найти ответа на вопрос, почему такая катастрофа на фронте. Я вспоминал о заявлениях посла на Пресс-часе в Посольстве в апреле 1941 года, когда он весьма браво похвалялся, что нам не страшны 170 немецких дивизий, которые, как сообщил ему югославский посол, сосредоточены на нашей границе.
Особенно тягостным настроение стало, когда наш поезд, уже прибывший в Болгарию, вдруг поехал обратно в Югославию и остановился в городе Ниш. «Адъютант» это движение поезда объяснил правильностью высказанных им предположений. Конечно, не хотелось ему верить, но голову наполняли самые гнетущие мысли. [Но дальнейший путь все же пошел через Турцию]
…при приближении к своей границе нами овладело какое-то нетерпение, хотелось быстрее почувствовать, наконец, что мы у себя дома, независимо от того, что там происходит. Хотелось скорее разделить со всеми общую беду.
Утром одного из последних дней июля или первых дней августа (к сожалению, не помню точную дату) поезд пересек нашу границу и остановился на станции Ленинакан. Появился паспортный контроль. Что он проверял, не знаю. У большинства пассажиров паспортов не было, их заменяли выданные в Генконсульстве в Стамбуле справки. Когда контроль перешел в другой вагон и я зашел обратно в купе, то увидел, что мой складной туристский нож, лежавший на столике, исчез. Я сразу понял, что я уже на Родине. Но какой бы она ни была, сердцу дорога именно она, со всеми ее минусами и плюсами.
В Ленинакане мне пришлось получить деньги, уже рубли, и выдать их всем из последней группы. При выдаче денег, когда должен был расписаться в ведомости одиннадцатый или двенадцатый получатель, моя ручка уже исчезла. Можно сказать – мелочь, но она очень у нас распространена и в большой степени осложняет жизнь.
….После таможенного досмотра я посетил Горком партии. Я коротко информировал о нашем путешествии. Секретарь сказал: «Там у вас в России идет тяжелая война, положение очень серьезное, враг силен». Пожелал мне счастливого пути. Тогда его слова меня поразили. Я почувствовал в них какую-то отчужденность от общей беды.
……………
Вечером поезд тронулся на Москву через Тбилиси, Баку, Ростов. Через двое суток прибыли в Москву. Была первая неделя августа. Москва пережила уже несколько бомбежек, Семью не застал – она была эвакуирована. Как и все советские люди, окунулся в работу, которая диктовалась суровой обстановкой военного времени.
Думаю, что рассказанный мною эпизод из времен Великой Отечественной войны вызовет интерес, как у людей моего поколения, так и у более молодого, которое теперь проявляет гораздо больший интерес к истории, чем это наблюдалось у нас.
За четыре года работы в Германии (после войны я был там снова) я хорошо узнал немцев. Многое в них мне нравилось, и я старался некоторые черты их национального характера перенять – такие, как, например, обязательность, аккуратность, бережливость, дисциплинированность. Мне нравились в них трудолюбие, практичность, умение терпеливо и обстоятельно продумывать все до конца, привязанность к традициям. Но для меня осталось загадкой, как могли немцы, нация высокой нравственной культуры, так быстро подпасть под влияние человеконенавистнической идеологии гитлеровского нацизма? Возможно, в них был какой-то скрытый, дремлющий, но весьма легко возбудимый национализм.
То, что Германия вновь стала единой - хорошо, логично и справедливо. Каждый народ имеет право жить как единое целое, неразделенным. Но мы не должны впадать в сентиментальность под влиянием заверений о дружбе точь-в-точь как до войны. Гитлеру было достаточно шести лет (1933-1939), чтобы устранить все связывающие Германию статьи Версальского мирного договора и ввергнуть мир в пучину войны. Появление нового фюрера может повторить феномен 1933 года, и в этом случае беды, причиненные народам, будут огромны.
Нельзя забывать уроки истории!
- ↑ Полный текст: «Всегда возвращаясь в Москву». Б.Н. Журавлев.// Астрономический календарь на 2001 г. М.: Космоинформ,2001,173 – 240.
(Сост. и ред. ведущий науч. сотр. ИНАСАН Н.Н.Самусь)..Более краткий вариант: в кн. «Астрономия на крутых поворотах ХХ века.», 1997, с.142 – 147.
- ↑ Как видно из следующей строки, свои воспоминания автор начал составлять еще в 80-е гг.– Прим. А.Е.
- ↑ Букв.: Перелом шеи и ног (т.е., видимо, пожелание – не сломать ни шеи, ни ног) – Прим. А.Е.
|
English