Приложение VII
Воспоминания бывших студенток мех.-мат. ф-та МГУ Е.Б. Костяковой и Т.С. Галкиной (Черновой) о студенческих годах в войну, когда,
несмотря на трудности и опасность (а скорее благодаря этому), студенты учились с особым энтузиазмом,
стремились получить полную меру знаний за урезанные сроки учебы: часть времени уходила на трудфронт – лесозаготовки[1]
.
Мехмат МГУ военных лет
Галкина Т. С. (КрАО, пос. Научный)[2]
Вторая половина июня 1941 года. Закончилась экзаменационная, сессия. На очереди был последний экзамен по высшей алгебре у проф. Александра Геннадиевича Куроша, по расписанию 26 июня. Уже шла Великая Отечественная война. Но тогда думалось, что эта война, как и финская, ненадолго, и что это где-то далеко… Однако события развивались неумолимо быстро, и с каждым днем становилось все тревожнее. Ребята и многие девушки уходили на фронт.
Запомнился день 16 октября 1941 года. Я жила тогда в Малаховке. Утром, как обычно, электричкой едем с папой в Москву. Доехали до ст. Перово. Дальше путь закрыт. Идем, как и все пассажиры, пешком в Москву. Зашли на работу к папе неподалеку от Казанского вокзала. Входим в пустую контору. Окна и двери раскрыты, в шкафах, на столах разбросаны папки, бумаги, сорваны занавески с окон, никого нет. Пошли дальше к Университету на Моховую улицу. Повсюду улицы запружены людьми, повозками. Сквозь толпу людей пытаются проехать автомобили, груженные разными ящиками, мешками, продуктами. Из окон и дверей домов вытаскивают, выбрасывают разные вещи. Наконец, мы на Моховой, в скверике перед зданием нашего факультета. Встречаемся с моей подругой Надей Чернышевой. Первый вопрос: уезжаем со всеми, или остаемся? И твердо решили: остаемся! Moскву не сдадут!
Около 1000 студентов со всех факультетов МГУ остались для обороны Москвы. С мехмата осталось около 40 студентов и несколько преподавателей, которые готовились к обороне Москвы в составе ополчения. Во главе группы студентов факультета был проф. Алексей Антонович Ильюшин. Мы назывались бойцами пожарно-сторожевой охраны г. Москвы. Получили соответствующие пропуска-удостоверения, которые давали право перемещения по городу во время тревог.
Несли службу на объекте по 36 часов. Нашим объектом были здания мехмата и прилегавшей к нему научной библиотеки им. М. Горького. После объявления воздушной тревоги мы разбегались по своим постам:
на крышу, на чердак, по этажам, у военной кафедры, у поликлиники, в которую приносили раненых, пострадавших в местах попадания
фугасных или зажигательных бомб. Зажигательные бомбы, падавшие на крыши, чердаки и по одной, и целыми кассетами, – взрывались, а иногда и нет.
Стоявшему на посту надо было сбросить их или обезвредить на месте.
Нам также пришлось пережить и фугасную бомбу, которая взорвалась почти перед входом в здание факультета. Треснула стена фасада; снесены были памятник М. В. Ломоносову и раскидистое дерево, под которым он стоял, были разрушения и внутри здания. Но самым тяжелым в тот момент было то, что при этом пострадали два студента. В нашей команде не хватало двух человек, попросили помощи с других факультетов. Пришли двое с геофака: Милочка Казанцева и ее друг (фамилию его я, к сожалению, не запомнила). Их пост был на чердаке. Во время взрыва фугасной бомбы на них обрушились балки чердачного перекрытия. Милочка в результате этого отлежала четыре месяца с сотрясением мозга, а ее друг погиб.
Для меня лучшим местом дежурства во время тревог была крыша. Отсюда все видно. Когда начинался бомбовый налет на Москву, небо освещалось осветительными ракетами и лучами прожекторов; не смолкала стрельба из орудий, гул моторов самолетов и тяжелых истребителей, взрывы бомб. И это на протяжении 6-7 часов. Но когда стоишь на крыше, все видишь: над тобой бомбардировщик – уже не страшно: если сбросит здесь бомбу, она полетит на пятьсот метров вперед, значит пронесло. Прожектора ведут; в перекрестье другой бомбардировщик, в него стреляют – тоже все видишь. А стоя на посту в закрытом помещении, постоянно ощущаешь страх, слыша нестихаемый грохот. Помню, как разорвалась фугаска у Центрального телеграфа. Мой пост был у входа в нашу поликлинику, которая находилась почти на углу ул. Герцена и Моховой. Ударная волна докатилась до стен нашего здания. Стоявших у входа в поликлинику в широком коридоре бросало от стены к стене. Вносили раненых, и я слышу голос входившего врача: «Мужчины, хоть вы-то держитесь!»
И вот наступает час отбоя. Светает. Выходим на улицу. В воздухе сплошная гарь. Из окон, где что-то догорает, летят черные листки не сгоревшей бумаги. Стоит смрад. Следы бомбардировки и на зданиях, и на улицах и в скверах. Но как слаженно и дружно тогда работали те, кто стоял на обороне Москвы! В считанные часы после объявления отбоя тревоги территории, где были разрушения, приводились в порядок.
Время шло, приходили заявки из Райкома комсомола: дать пополнение для фронта из тех, кто был у нас. Так из нашей команды изъявила желание пойти на фронт Инна Щербина-Самойлова, моя однокурсница, с подругой. Они служили в войсках связи.
После полуторасуточного дежурства на объекте на 12 часов предоставлялся отдых. В эти часы, естественно, каждый спешил связаться с родными, повидать свой дом – не разбомбило ли?! Так прошли осень-зима 1941 и весна 1942 гг.
К весне, когда вражеские войска были отогнаны от Москвы, стало потише и от бомбежек. Нам, студентам, хотелось продолжить занятия в аудиториях. Те, которые эвакуировались в Ташкент или Ашхабад, наверное, там занимались, думалось нам. Инициативная группа наших студентов (Таня Розенталь, К. Стодольник, Дима Охоцимский, Н. Чернышева, Саша Сафроницкий и другие пошли в поход по оставшимся в Москве вузам поискать и пригласить к нам преподавателей, чтобы мы могли начать занятия. Так, из СТАНКИНа к нам пришел проф. Андрей Петрович Минаков (теоретическая механика). В марте мы вернулись в аудитории, но ненадолго.
В апреле 1942 г. нас направили на лесозаготовки в район г. Дмитрова. Разместили в с. Раменки неподалеку от канала Москва-Волга.
Перед отправлением Университет был наименован «батальоном» (нас было около 800 студентов),
факультеты – «взводами». Командиром батальона был фронтовик (Я. П. Горелов), возвратившийся после ранения с фронта [3].
Я была назначена командиром взвода нашего факультета (возможно потому, что я тогда была членом комсомольского бюро). На лесозаготовках мы работали шесть месяцев, до глубокой осени.
Работали бригадами, от 2 до 6 человек в бригаде. Два сильных парня работали вдвоем.
Слабые девочки по 4-6 человек. Двое-трое из сорока частенько жаловались на неважное состояние здоровья.
Им приходилось помогать. Норма выработки на день была большая: 6 кубометров (свалить дерево, обрубить сучки, распилить, уложить в штабеля),
а ночью ребята и девочки – те, кто посильнее – гнали вагонетки с этими бревнами по проложенной нами же узкоколейке к берегу канала Москва-Волга.
6 кубометров – это была норма на 110%. Мы ее выполняли.
За 110% выдавалось поощрение – махорка. Все шесть месяцев мы трудились рядом с работницами одной из московских фабрик.
Питались мы и утром, и днем и вечером в основном овсянкой. На ужин часто давали салат-винегрет из сладкой красной свеклы с селедочной икрой.
Это мне почему-то запомнилось больше всего. Одеты были в брюки, телогрейки и черные ботинки из свиной кожи на деревянных подметках. Окрестные места там были топкие,
мшистые, поросшие клюквой и низкорослыми сосенками. Один раз в месяц нам давали выходной (санитарный) день, и мы старались побродить по окрестным местам в поисках ягод и чего-нибудь еще.
Вернувшись с лесозаготовок, мы возобновили занятия с помощью приглашенных из других вузов преподавателей,
пока не возвратился весь Университет из эвакуации. Летом 1943 года, после сессии, мы снова на лесозаготовках, теперь только на
три месяца (на время каникул). А вернувшись в студенческие аудитории, мы по-прежнему продолжали нести дежурства – на случаи тревог [4]
– на своем факультете,
в ГАИШе (размещавшемся тогда на Красной Пресне). Приглашали нас и на заводы, где готовили снаряды для фронта.
С третьего курса, мы, мехматовцы, несшие службу в первый период войны как бойцы пожарно-сторожевой охраны г. Москвы, разошлись по специальностям: механика, математика, астрономия. Я выбрала астрономию. И с этого момента я связала себя с ГАИШем, где и осталась работать после окончания университета в 1945 году.
Я с благодарностью вспоминаю своих учителей – П. П. Паренаго, С. Н. Блажко, С. В. Орлова, П. Г. Куликовского, Б. В. Кукаркина, Б. А. Воронцова-Вельяминова, К. А. Куликова и весь старый ГАИШ, где я работала до 1951 года. С 1951 года я живу и работаю в Крымской астрофизической обсерватории (КрАО), сначала в Симеизе, затем в Научном.
Когда мы учились на первом курсе в 1940 – 1941 гг., нашу группу первокурсников курировала тогда студентка третьего курса Женя Руднева. Ее обаятельный образ удивительно женственной блондинки с длинной косой, спокойной и такой нежной и ласковой при всех встречах и беседах с нами, первокурсниками, остался у меня в памяти на всю жизнь. И в первое время, когда Женя с подругами (Катей Рябовой, Руфой Гашевой) ушли на фронт летчицами, я долго не могла себе представить ее за штурвалом самолета, храбро сражающейся в небе над Крымом. Я и астрономом-то стала, постоянно вспоминая Женю Рудневу.
Студенты-астрономы ГАИШ-МГУ в учебе и работе во время Великой отечественной войны и в первые послевоенные годы
Костякова Е. Б., д.ф.-м.н. [5] (ГАИШ)
Шла Великая отечественная война. Тяжелейшие условия в стране отразились и на положении науки. Механико-математический факультет МГУ, к которому тогда принадлежал ГАИШ, пострадал и «физически»: при налете фашистской авиации в 1941 г. в здание мехмата на Моховой попала [фугасная] бомба.
В те годы на мехмате учились почти одни девушки; немногочисленные юноши были – либо освобожденные от воинской обязанности («белобилетники»), либо вернувшиеся с фронта инвалиды.
Некоторые студенческие группы были целиком женскими.
Другой особенностью тех лет было то, что студенты npaктически не имели ни каникул, ни выходных дней: все свободное время приходилось работать на «трудфронте» –
на лесозаготовках, в колхозах и совхозах, в подсобном хозяйстве МГУ (в Красновидово).
Приходилось также обеспечивать университет дровами, убирать и расчищать поврежденные бомбежками здания мехмата, кoлоть лед
на соседних улицах и т. п. Для таких работ студентов часто целыми группами снимали с занятий и лекций. Особенно запомнилось тяжелое лето 1944 года.
Уже в начале его (еще во время зачетов и экзаменов) группы студентов направлялись на работу в Красновидово:
сажать и окучивать картошку, поливать разведенным навозом огурцы. А с середины лета почти всех первокурсников МГУ послали на лесозаготовки в Ярославскую область,
на р. Юхоть (приток Волги), предварительно отобрав у них паспорта (!). Работали там студенты (то есть студентки!) и на лесоповале, и на трелевке, и на погрузке дров на баржи и на вязке плотов.
Нам – мехматовцам вначале пришлось возить дрова на себе: на деревянной тяжелой телеге, по деревянным разбитым «рельсам», проложенным по болоту, мы – 18 - 20-летние девчонки тащили 6-метровые бревна из леса к реке, на расстояние в несколько километров. Работали по 12 часов – и в дневную, и в ночную смену. (Когда к концу лета откуда-то прислали лошадей и быков, они «не пожелали» заниматься таким трудом: не шли и все!) '- Кормили нас хуже, чем Ивана Денисовича [6]: два раза в сутки давали либо миску овсяной каши, либо кружку сока из ботвы. Конечно, такой еды хватало лишь на то, чтобы дойти до места работы (за 5 км). Поэтому мы переходили на «подножный корм»: варили на костре то, что удавалось найти в лесу (грибы) или об-менять на остатки еще имевшейся одежды (картошку или, реже, какую-нибудь крупу).
Для работы нам выдали ватные телогрейки и брюки, а на ноги – огромные солдатские ботинки (43-45 размеров!). Лето 1944 г. было особенно холодным и дождливым. Работая на болоте, мы промокали с ног до головы, а в ботинки (как в ведра!) набиралась болотная вода... Все переболели там, кто чем мог; многие заработали хронические болезни... Тем не менее, мы не падали духом и даже сочиняли там множество песен!.. Когда нас перевели с возки бревен на лесоповал, это показалось нам уже легкой работой, хотя от нас требовали выполнения нормы, установленной для здоровых мужиков. К тому же «орудиями производства» нам служили не электропилы и трелевочные трактора (как это потом показывали в наших кинофильмах), а ржавые ручные пилы и тупые топоры, деревянные колья и собственные руки...
Продержали нас на лесозаготовках почти до октября месяца. Понукавшие нас упитанные, вальяжные инструкторы райкомов и учетчицы грозили: «Будете работать до белых мух! Вот, когда пригонят сюда пленных немцев, тогда мы вас и отпустим!»... Неудивительно, что мы мечтали там только о том, чтобы поскорее вернуться в Москву, на родной мехмат, слушать любимых профессоров... В одной из наших песен об этом пелось так (на мотив «Темной ночи»):
«...Хоть на Хинчина раз посмотреть,
С Александровым вместе!..».
Вернувшись в университет с опозданием на целый месяц, мы с особым рвением принялись за наши занятия, почитая за счастье саму возможность опять учиться! Именно поэтому, в отличие от многих студентов других поколений, нам были чужды такие понятия, как «хвосты»; мы не «удирали» с лекций и семинаров (например, в кино), допоздна просиживали в библиотеке... Однако часто ходили в соседнюю консерваторию!.. Когда на 3-м курсе у нас начались лекции и занятия по астрономическим предметам, мы подолгу засиживались в ГАИШе на Красной Пресне, старались участвовать в наблюдениях, слушали обзорные лекции, делали доклады на семинарах.
Наш энтузиазм и любовь к науке определялись еще и тем, что в то, хотя и тяжелое, время преподавание астрономии и всех основных дисциплин на мехмат-факультете МГУ велось интенсивно и на очень высоком уровне. На первом и втором курсах мехмата в 1943-45 гг. лекции по высшей математике и физике читали известнейшие ученые страны: академик О. Ю. Шмидт (высшая алгебра, 1-й курс), члены-корреспонденты АН Г. С. Ландсберг (общая физика, 1 и 2-ой курсы), А. Я. Хинчин (математический анализ, 1– 2-ой курсы), П.С.Александров (аналитическая геометрия, 1–2-ой курсы), профессора И. М. Гельфанд (высшая алгебра, 2-ой курс), С. Г. Калашников (общая физика и оптика, 2-й курс). В 1943 году занятия на 1-м и 2-м курсах мехмата были общими для всех студентов, без разделения по специальностям; разделение
на математиков, механиков и астрономов производилось лишь на 3-м курсе. Осенью 1944 года в составе мехмата было образовано астрономическое отделение, и астрономы стали отделяться от остальных студентов уже на 1-м курсе. Начиная с 1948 года астрономическое отделение МГУ стало выпускать примерно 20 астрономов ежегодно.
О высоком уровне преподавания астрономии может свидетельствовать то, что в конце войны астрономические курсы на мехмате читали крупнейшие специалисты нашей страны:
С. В. Орлов, В. Г. Фесенков, Б. А. Воронцов-Вельяминов, П. П. Паренаго, Б. В. Кукаркин, М. С. Зверев, Г. Н. Дубошин, Э. Р. Мустель, А. Б. Северный и другие.
Это были создатели основных научных направлений, которые стали в ГАИШе традиционными и получили дальнейшее развитие. Нам, студентам, казались интересными все читаемые астрономические курсы. Мне больше всего нравилось, как читали их П. П. Паренаго и Э. Р. Мустель. П. П. Паренаго излагал свой предмет – «звездную астрономию» не сухо, «академично»: часто по ходу лекции он делился своими мыслями и идеями, возникшими у него при чтении курса. Почти каждую лекцию он заканчивал словами: «Вот, у меня все руки не доходят; попробуйте сделать такой этюдик, посчитайте то-то, прикиньте...», – тем самым пробуждая у слушателей интерес к самостоятельной работе. Он постоянно интересовался научной работой студентов, аспирантов, молодых сотрудников – даже «чужих», то есть работавших у других руководителей, расспрашивал о результатах, давал ценные советы. Э. Р. Мустель читал теорию звездных атмосфер очень четко и ясно. Дело в том, что до этого спецкурсы по теоретической физике и спектроскопии нам читали профессора физфака и излагали эти предметы в отрыве от астрономии. Часто нам трудно было применить известные физические понятия и термины к астрофизическим явлениям, к процессам, происходящим в звездах и туманностях. Э. Р. Мустель объяснял все так наглядно (буквально «на пальцах»), что нам становились понятными эти процессы.
Сейчас кажется удивительным, что именно в те времена – 40 – 50-е годы, несравнимые по трудности с теперешними временами (!),
оказалось возможным опубликование фундаментальных, «классических» астрономических курсов, учебников и монографий, которые, кроме широкого обзора проблем,
содержали и собственные оригинальные результаты авторов.
Среди этих книг были: Б. А. Воронцов-Вельяминов «Новые звезды и газовые туманности» (1935), «Курс практической астрофизики» (1940), «Газовые туманности и новые звезды» (1948);
П. П. Паренаго «Курс звездной астрономии» (1938, 1946 гг.); С. Н. Блажко «Курс практической астрономии» (1940);
Г. Н. Дубошин «Введение в небесную механику» (1938); Н. Д. Моисеев «Очерки развития теории устойчивости» (1949);
Л.В.Сорокин «Курс гравиметрии» (1940, 1952); В.А.Амбарцумян, Э. Р. Мустель, А. Б. Северный, В.В.Соболев «Теоретическая астрофизика» (1952); И. С. Шкловский «Солнечная корона» (1951),
«Радиоастрономия» (1953); Е. Я. Бугославская «Фотографическая астрометрия» (1947).
В те же годы публиковалась и научно-популярная литература, как например, знаменитая «Вселенная» Б. А. Воронцова-Вельяминова (1947). Это способствовало привлечению молодежи и студентов к астрономической науке. Большую роль сыграли астрономические кружки при Московском планетарии, при Доме пионеров, а также кружки для школьников, которые велись в ГАИШ. Значительная часть наших научных кадров вышла из таких кружков.
Даже при высоком уровне теоретической подготовки специалист астроном не может состояться, не имея навыков практической наблюдательной работы. Поэтому уже в 1946-47 гг., главным образом, усилиями Г. Ф. Ситника, Р. Н. Хмелевой, Н. Б. Григорьевой, В. С. Бердичевской в Кучинской обсерватории ([первом] филиале ГАИШ) был восстановлен астрофизический практикум, где студенты 3 – 4-х курсов могли проводить работы по астрофотографии, фотометрии и спектрофотомерии. Там же были установлены несколько небольших инструментов, на которых, кроме научных сотрудников, могли наблюдать студенты и аспиранты. Практикум по астрометрии и звездной астрономии активно проводился и на Красной Пресне. Руководили этими работами М. С. Зверев, А. С. Миролюбова, П. Г. Куликовский и другие.
Для серьезной обработки астрономических наблюдений была совершенно необходима специальная математическая подготовка. Такой подготовкой явился курс «Теория вероятности и математическая обработка наблюдений», который в течение многих лет читал Б. М. Щиголев. Он был одним из первых исследователей, который подчеркнул важность статистической оценки точности результатов наблюдений в самых различных областях астрономии. Лекции и практические занятия Б. М. Щиголева оказали неоценимую помощь в дальнейшей работе выпускников астрономического отделения МГУ.
В середине 40-х гг. возникла идея строительства нового здания МГУ на Ленинских горах. Было предусмотрено также строительство нового здания ГАИШ. Тогда же была начата работа по оснащению ГАИШ новыми телескопами. Инициатором и куратором работы по созданию новых телескопов (25-см и 50-см [зеркально-линзовых] телескопов Максутова, 70-см и 125-см параболических рефлекторов) был Б. А. Воронцов-Вельяминов. Курированием строительства ГАИШ на Ленинских горах занимались практически все сотрудники института. Новое здание МГУ было готово к 1 сентября. 1953 г., а здание ГАИШ – к лету 1954 г.
Следует напомнить, что создание и развитие ряда обсерваторий тогдашнего Союза в военные и послевоенные годы проходило при активном участии и помощи
сотрудников нашего института. Так, обсерваторию на Каменском Плато близ Алма-Аты создавали В. Г. Фесенков, Б. А. Воронцов-Вельяминов, Н. Н. Парийский,
а также вернувшийся с фронта Г. Ф. Ситник; Абастуманской обсерватории оказывали помощь Б. А. Воронцов-Вельяминов, П. П. Паренаго, П. Г. Куликовский;
Латвийской обсерватории – П. П. Паренаго; в КрАО наши сотрудники также принимали участие в установке телескопов [7] и наблюдении на них .
Теперь же – обстановка в этом «ближнем зарубежье» такова, что мы лишились почти всех наших наблюдательных баз и станций, которые раньше с таким трудом удавалось «пробить» и построить[8] .
Возвращаясь к военному и послевоенному периоду, хочется подчеркнуть, что для жизни нашего института и астрономического отделения МГУ в те годы характерным и типичным было тесное научное и культурное общение преподавателей и студентов. Ярким примером этого может служить организация экспедиций для наблюдения полного солнечного затмения в июне 1945 года. Его полоса проходила к северу от Москвы, по верхней Волге, в районе Углича, Рыбинска, Ярославля. Тогда, всего через полтора месяца после окончания войны, мехмат-факультету МГУ каким-то образом удалось зафрахтовать пароход для наблюдения этого затмения. В этой экспедиции получили возможность участвовать и студенты-астрономы и математики (начиная со 2-х курсов) – при условии досрочной сдачи ими летней экзаменационной сессии. Участвовали даже отдельные школьники-кружковцы (среди них – известный исследователь Солнца, доктор наук В. Н. Карпинский (1931 – 1997), тогда ученик 6-го класса).
Почти за полгода до затмения. проф. Б. А. Воронцов-Вельяминов собрал в ГАИШе нас – студентов, предложил нам тему для наблюдений во время затмения, и мы заранее начали готовиться к этой работе.
И... хотя наблюдения не состоялись (в месте запланированной остановки парохода перед самым затмением надвинулась большая туча, и началась сильная гроза), впечатление от этой поездки было незабываемым!.. Особенно нам запомнились музыкальные вечера, когда все члены «экспедиции» собирались в музыкальном салоне и М. С. Зверев при закате солнца играл нам Чайковского, Рахманинова, Скрябина...
Такое тесное общение студентов с профессорами мехмата и известными астрономами, происходящее часто в неформальной обстановке (например, наши общие вечера в старом здании ГАИШ – с чеховскими пьесами, шарадами, игрой в «щетку» [?]), сыграли огромную роль в формировании будущих астрономов. Возможно, что такое общение привело к тому, что к моменту окончания университета у многих наших студентов уже имелись опубликованные научные работы.
Важно еще отметить, что и руководство ГАИШ, и ведущие профессора постоянно заботились о сохранении и пополнении научных кадров. В частности, наших студентов-выпускников (особенно – хороших!) они стремились устроить на работу по специальности. Если не было возможности принять в штат института, их старались устроить на работу в другие астрономические обсерватории, в другие астрономические учреждения и тем самым сохранить их для астрономической науки.
- ↑ См. сб. «Астрономия на крутых поворотах ХХ века». Дубна, Феникс +,1997, с. 280 – 289.
- ↑ Татьяна Сергеевна Галкина (Чернова), к.ф.-м. н., научный сотрудник КрАО АН СССР, в 1997 г. пенсионер.– См. А-ХХ,1997, с. 286 – 289.
- ↑ Возвращение это, как мы видели, было лишь краткой передышкой перед дальнейшей дорогой на фронт.
- ↑ Но их уже не было: впервые я услышала близкий гром орудий летом 1943 (после возвращения из эвакуации весной 1943 г.
мы жили временно у родственников на ул Грановского, 3), и все выбежали во двор!
Но это был уже первый салют – в честь взятия Орла и Белгорода. – Прим. А.Е.
- ↑ Елена Борисовна Костякова (1924 –2013) –одна из первых учениц и последовательница в изучении планетарных туманностей проф
. Б.А.Воронцова-Вельяминова, д.ф.-м.н., в 1995 г. консультант ГАИШ,. – См. А-ХХ, 1997, с.280 – 285.
В связи с отсутствием по состоянию здоровья ее, воспроизводимое здесь, сообщение на конференции 1995 г. в Пулковской обсерватории было зачитано студенткой
2-го курса АО физфака МГУ Дашей Дроздовой (под сильным впечатлением прочитанного отметившей удивительную близость студентов военного и своего поколений словами: «Наш человек!»).
- ↑ Из первого в нашей литературе раннего рассказа А.И.Солженицына о ГУЛАГе – «Один день Ивана Денисовича», почти крамольного тогда, но… оцененного главой государства Н.С.Хрущевым. – Прим. А.Е.
- ↑ Наряду с Е.Б.Костяковой, в самом начале работы Крымской лаборатории ГАИШ (созданной возле КрАО АН СССР в 1958 г.на горе Кошка) особенно активное участие в этом принимала выпускница 1950 г. сотрудница Лаборатории Б.А.Воронцова-Вельяминова и по его личному поручению Галина Александровна Пономарева (тогда Манова, р. 1927 г.), до настоящего времени, будучи давно пенсионером и несмотря на тяжелую инвалидность, продолжающая деятельное сотрудничество с Музеем ГАИШ. – Прим. А.Е.
- ↑ Автор настоящих воспоминаний лишь год не дожила до знаменательного события –
возвращения «в родную гавань» Крыма, а с ним и наших крымских и обсерваторий с уникальным астроклиматом, который издавна привлекал особое внимание астрономов. – Прим. А.Е.
|
English